Ад Мариуполя и плен в РФ глазами одесского морского пехотинца

Он прошел Мариуполь от первых обстрелов до последнего боя. Месяцы обороны, попытка прорыва из окружения и российский плен — эти испытания стали частью его личной истории, показывающей, насколько хрупка и одновременно невероятно сильна выдержка человека.

Журналисты Новини.LIVE пообщались с морским пехотинцем Сергеем Кузнецовым, который видел войну с близкого расстояния и пережил то, что другим даже трудно представить.

Служба в морской пехоте

У каждого морского пехотинца своя причина оказаться под черным беретом, но для Сергея Кузнецова это было гораздо больше, чем просто выбор профессии. Его путь в войско похож на историю о внутреннем вызове, долгое время живущем в тебе тихо, а потом вдруг определяет всю дальнейшую жизнь. Сергей не походил на "классического" бойца — худощавый, интеллектуальный, профессиональный историк, до того работавший далеко от армии. Но именно это резкое решение стать морским пехотинцем стало своеобразным первым шагом в длинной дороге через Мариуполь, фронт, русский плен и возвращение домой. Сегодня он вспоминает тот момент с улыбкой, но за ней стоит опыт, который переламывает и перерождает человека. Первые мотивы Сергея были почти символическими — увлечение морской пехотой родилось давно, задолго до того, как он впервые переступил порог воинской части.

"Я думаю, что по моему желанию повлияли два фактора. Первый — мой лучший друг еще в 2010 году служил в морской пехоте, и именно он привил мне уважение и восхищение этим черным беретом. Второй — фильмы, особенно американские, где морские пехотинцы изображены как лучшие из моих лучших образов. попасть в морскую пехоту» , — рассказывает морской пехотинец Сергей Кузнецов.

Именно из того образа — идеализированного, но искреннего — выросла его собственная мечта. Когда Сергей впервые пришел в часть, выглядел он совершенно не так, как представляют себе будущего морпеха. Командиры смотрели на него скептически, шутили, что с таким весом ему лучше найти другое место. Но его решимость была сильнее внешних впечатлений — он настаивал, что либо будет служить именно здесь, либо вообще не будет служить. В это время он впервые продемонстрировал то упрямство и внутреннюю стойкость, которая впоследствии не раз спасала ему жизнь.

"Я прямо сказал: либо берите меня сюда, либо в армии меня больше никто не увидит. Взял решение, подписал контракт — так и попал в 36-ю бригаду морской пехоты в Николаеве. Сначала служил в батальоне морской пехоты, впоследствии — в разведывательной роте. перерыв» , — вспоминает морской пехотинец Сергей Кузнецов.

Его семья, как и многие семьи военных, узнала о решении Сергея не сразу. Он не хотел напрягать близких, понимая, что мама и так сильно волнуется. Поэтому придумал "прикрытие" — работу с графиком 8:00-17:00. Но скрывать правду долго не получилось: вопрос о документах, справка с места жительства — и все стало понятно. Сейчас Сергей вспоминает это с теплом и в шутку, но тогда для семьи это была почти трагедия. Однако он был непреклонен: решение сделано, обратной дороги не существует.

"Я маме сказал, что нашел работу: мол, восемь часов — с восьми до пяти, стандартный график, пять дней в неделю. Все хорошо, все классно, не волнуйся. А когда попросил у них справку о месте жительства, мама удивилась: "Зачем?" Я ответил, что подписываю контракт. Ты что? Война? Какой контракт?". Я только сказал: "Все. Обратной дороги уже нет" , — вспоминает мужчина.

Полномасштабное вторжение застало его в Мариуполе. Это был момент, разделивший жизнь на "до" и "после". Сергей вспоминает это утро очень четко: артобстрел, грохот, команда подниматься — и почти полное отсутствие происходящего понимания. Лишь со временем пришло осознание, что это не очередное обострение, не локальный прорыв, а большая война.

"Я проснулся, потому что только поменялся и лег отдохнуть. Пришел в сознание от того, что меня будят и говорят, что за нами летят "ГРАДы". Так все и началось. Когда обстрел закончился, я зашел в сеть, чтобы посмотреть, что происходит. Родные уже писали мне, что началась война, а я тогда даже не знал что услучилось. У нас было, мягко говоря "весело". К тому же за несколько дней до полномасштабного вторжения россияне активно проводили артподготовку" , — вспоминает морской пехотинец.

Россияне несколько дней до этого уже проводили артиллерийскую подготовку, и это вроде бы стало поводом к вторжению. Но масштабы того, что началось 24 февраля, были немыслимы даже для тех, кто годами служил в Донбассе. Сергей тоже думал, что все ограничится регионом, но оказалось — это было только начало самого большого вызова в его жизни.

Служба вместе с братом

Особенная часть истории Сергея — его младший брат. Он тоже стал военным, хотя поначалу долго не мог осуществить эту мечту из-за состояния здоровья. Их служба вместе в Мариуполе была для матери двойным ударом — двое сыновей на передовой в городе, оказавшемся в тотальной осаде.

"Мы постоянно следили друг за другом, поддерживали и заботились, потому что мама очень волновалась. И он всегда мне говорил, когда я шел на какую-то задачу: "Николаевич, будь осторожен, потому что мне потом маме придется отчитываться, что с тобой все в порядке". Я ему в ответ говорю: "Ты тоже здесь будь аккуратным", — рассказывает Сергей.

Их бытовые шутки стали маленькими ритуалами, помогавшими держаться в условиях постоянной опасности. Они были рядом и в бою, и во время отдыха, и во время хаоса, когда Мариуполь рушился буквально на глазах. Вместе они попали в плен — но уже оттуда их дороги разошлись. После плена Сергея перевезли в Костромскую область РФ, а брата — в Ивановскую. Брат сейчас все еще там. Семья с нетерпением ждет обмена.

Оборона Мариуполя

Вторая половина апреля 2022 года для Сергея и его собратьев стала сплошным отсчетом — каждая минута, каждое движение могли оказаться последними. Обстрелы становились все более плотными, а кольцо вокруг Мариуполя все более узким. Несмотря на полную изоляцию, ребята держались, потому что понимали: пока они сопротивляются, город еще жив. Сергей говорит, что все хорошо осознавали, насколько критическая ситуация, но никто не позволял себе паники. Подразделение действовало слаженно, сохраняя надежду на то, что шанс на спасение все же появится.

"Мы были на месте, попытки выйти из окружения были буквально перед самым попаданием в плен. Первая попытка была 9 апреля — прорыв из кольца. Вторая — 12 апреля, после чего мы и попали в плен" , — вспоминает Сергей.

Морпехи пытались удержать хотя бы минимальный контроль над ситуацией. Ребята понимали: если не прорваться тогда, то второго шанса может не быть. Но враг накрыл их настолько плотно, что движение вперед стало фактически невозможным.

"До этого мы держали оборону в Мариуполе, держали до последнего. Была такая ситуация, что после первой попытки была вторая попытка — 12 апреля. Нас обстреляли авиацией и артиллерией" , — говорит он.

После неудачного прорыва подразделение вынуждено было вернуться на завод, который уже давно превратился в огромное подземное убежище. Их силы были истощены, а ресурсы на грани, поэтому командование искало любую возможность спасения людей. Они вышли на высших руководителей страны, пытаясь хотя бы стабилизировать ситуацию или получить четкие указания. В ответ ребятам пообещали, что их попытаются вывести и сделать все возможное, чтобы спасти. Именно эта надежда позволила морпешкам продержаться еще несколько часов.

"Мы вернулись на завод, и командование части вышло на руководство страны, на президента. Говорим: да и так ситуация критическая. Нам ответили: "Окей, ребята, выходите, мы будем вас вытаскивать". Нам сказали, что нас заберут" , — вспоминает Сергей.

Но реальность оказалась неумолимой — вместо эвакуации их ждал плен. Те несколько часов, между последней надеждой и осознанием плена. Именно тогда и начался самый темный период его истории.

Российский плен

Россияне вели себя так, будто получили разрешение совершать любое насилие, не скрываясь и не сдерживая эмоций. По словам Сергея, приемка напоминала не процедуру, а настоящую пытку, которая началась с первой секунды. Враги кричали, избивали, унижали, а ребят намеренно держали в полной неизвестности о том, что будет дальше. Россияне действительно получали от этого искреннее удовольствие.

"В Орловке была очень жесткая приемка. Мы приехали туда где-то 12-15 апреля. И все сутки, пока нас принимали, они издевались над ребятами. Заходивших загоняли в помещение, не разрешали ни сидеть, ни спать. Никого, конечно, не кормили" , — говорит он.

Далее началась серия псевдодопросов, больше напоминавших попытки психологического излома. Пленных заводили по одному, при этом их сопровождали оскорблениями, давлением и физическим насилием. Россияне пытались выбить нужные им "признания", постоянно обвиняя украинских военных в вымышленных преступлениях.

"Делали страшные вещи. После этой так называемой приемки командиров разных звеньев водили на допросы. Понятно, что по голове никого не гладили — им нужна была информация. Их интересовали "военные преступления", припасы, иностранные наемники" , — говорит Сергей.

В Галиче, куда его перевезли после Орловки, условия не только не улучшились — они стали системными и будничными. Количество пленных постоянно росло, а отношение к ним только ухудшалось. Сергей говорит, что тюрьма жила по собственным "законам", где человеческая жизнь ничего не значила. Первые месяцы плена были настолько жестокими, что даже самые выносливые ребята начинали психологически ломаться. Постоянные побои, голод и страх стали нормой, с которой пришлось научиться жить.

"Я с разными ребятами общался — в разных СИЗО было по-разному. Все зависело от начальника. У нас первые два года были очень тяжелыми. Побои — каждый день. На допросах — отдельно, но и в течение дня тоже. Утренняя проверка, вечерняя, выгул, баня — все сопровождалось насилием" , — рассказывает он.

Тюремщики придумывали какие-либо поводы для насилия — иногда достаточно было просто посмотреть не туда. Били шокерами, деревянными киевлянками, ногами, а иногда спускали собак. Сергей говорит, что иногда это делали просто "для порядка", чтобы напомнить пленным, кто здесь главный. Самое удивительное, по его словам, было то, как тюремщики оправдывали собственную жестокость. Они откровенно говорили, что издевательство над пленными — это "нормально", что так должно быть. Более того, они считали себя чуть ли не героями, которые "поддерживают порядок" дегуманизацией других людей. Сергей говорит: было сложно понять, как можно настолько извратить реальность и убедить себя, что насилие — это добро.

"Они говорили: "Вот я пришел, избил хохлов — и легче стало. Я здесь царь и Бог, будет так, как я скажу". Вынуждали делать упражнения, били шокером или палкой одновременно. А когда ребята не выдерживали и просили прекратить, им отвечали: "Мы вас не бьем — мы вас воспитываем"" , — вспоминает Сергей.

Они постоянно повторяли, что не калечат украинцев так, как будто бы это делают ВСУ с их пленными, и что их отношение — "мягкое". Это звучало как злой фарс, ведь жестокость продолжалась каждый день, без пауз и сострадания. В то же время россияне использовали эти слова в качестве инструмента психологического давления, пытаясь заставить пленных испытывать вину или стыд. Все это создавало атмосферу полной искривленности, где насилие выдавали за норму.

"Они это позиционировали как акт гуманизма. Мол, у вас руки-ноги на месте, мы ведь ничего не отрезаем. А вот ваши там, украинцы, у наших пленных все отрезают. Так что вам стоит потерпеть 10 минут?" , — передает Сергей их слова.

Такие разговоры нередко переходили в длинные тирады о том, что украинского государства не существует и что украинцы не имеют права на собственную идентичность. Тюремщики повторяли эти тезисы с усердием, будто свято верили в них. Они относились к пленным как людям, не имеющим никакой ценности и права на жизнь. Именно эта ломаная логика и нехватка элементарной человечности были самыми страшными. Потому что физическую боль можно выдержать, но осознание полной дегуманизации значительно труднее.

Обмен пленными

Обмены срывались настолько часто, что со временем морские пехотинцы перестали верить всяким слухам. Сергей вспоминает, что полная изоляция делала каждый день непредсказуемым: никто не знал, кого забирают и куда. Человека могли забрать из камеры и больше никогда не вернуть, а объяснений не давал никто. Условия были такими, что военнопленные не имели даже представления о том, что происходит за стенами их изолятора, иногда даже в соседней камере. Только в 2025 году ситуация начала меняться: появилась первая хилая надежда.

"Началось какое-то движение потихоньку. Там двух-трех человек забрали, там забрали. И мы где-то с ребятами в бане встречались на пару минут, когда душ принимали. То могли что-то спросить. И уже буквально перед обменом они стали более лояльные. Там пришло указание нас нацепить. Потому что понимало, что мы были там без смыслов:" домой все будет нормально. И ваша очередь придет" , — говорит Сергей.

Когда обмен наконец-то стал реальностью, это больше напоминало сон, чем правду. Сергей признается: он не один год жил с мыслью о возвращении, просыпался и засыпал с одним и тем же желанием — снова увидеть родной дом. Жизнь в полной информационной темноте, постоянное психологическое давление и ложь россиян о том, что Украина уже не существует, ломали изнутри. К этому прилагалось и то, что письма доходили частично: из десятков сообщений от родных он получил только три.

"Я очень рад, что я вернулся. Я мечтал об этом столько... Очень много снов было: дом, родные. Будучи в России, мы были в полном информационном вакууме, мы вообще не знали, что происходит. Письма от родных не всегда приходили, мне за все время прошло только три письма, хотя писали многие. Но и постоянный психолог. Ребята, которые попадали в плен позже, тоже рассказывали о тяжелой ситуации, и ты себя еще больше накручиваешь" , — говорит он.

Именно поэтому возвращение домой стало для Сергея моментом истины: он увидел живущую, работающую и борющуюся страну. Увидел людей, которые держатся, создают, отстраивают и поддерживают армию.

"Когда я приехал в Украину и увидел реальное положение дел, то скажу все классно. Страна живет, люди живут, все работает. Да, есть проблемы, но учитывая, что это воюющая страна — это уникальное явление" , — говорит морпех.

Самыми яркими стали первые минуты свободы. Обмен проходил через Беларусь, и даже простые вещи казались невозможными — земля, небо, свежий воздух. Сергей вспоминает, что его поразило то, что раньше было обыденностью: цвет травы. После этого их встречали люди. Они стояли вдоль дороги, с флагами, ждали часами — просто чтобы поздравить ребят и сказать: "Вы дома". В Чернигове в госпитале многие матери пришли с фотографиями сыновей, спрашивая, не видел ли их кто-то из возвращенных. Это был самый тяжелый момент – боль матерей, которым Сергей ничем не мог помочь, потому что сам два года провел в полной изоляции. Однако, несмотря на эти эмоции, он чувствовал одно — жизнь началась заново. И он знает, что будет служить.

Раньше мы писали, о морском пехотинце Хуане, который несмотря на испытание плена твердо решил, возвращаться в службу , ведь по его мнению рано или поздно воевать будут все. А также о том, как россияне пытали гражданских пленных в Херсоне в начале полномасштабного вторжения.